В нашем доме №11 на Коммунарной – теперь Соборной площади было 50 квартир, 51-я – в подвале. Нумерация начиналась от педагогического училища и заканчивалась у филармонии. Я жил там с 1961 года, перед тем, как пойти в первый класс. 80-я тогда была обычной средней школой. Потом во дворах построили 28-ю школу, потом 42-ю. Всех, кто жил в нашем дворе, не спрашивая, перевели в 28-ю, в восьмилетку. Получилось, что перелезть через забор – и я в школе! Раньше проход к ней был через арку на Радищева, рядом с нынешней «Арабеллой», но через забор и крышу было быстрее.

С возрастом размеры уменьшаются, а в детстве наш двор казался мне громадным. Его периодически облагораживали, делали заборчики. Столы стояли, качели… Играли в футбол, летом – в теннис.

В то время тетя Клава – ответственная тетка в возрасте – организовывала детей, вела красный уголок. Думаю, для нее это была общественная нагрузка. Но иногда приходили и от исполкома: один раз, я помню, водили на завод имени Стружкина посмотреть, как хлеб пекут. Нам бубликов надавали – горячие! Мы их за обе щеки, всем понравилось.

Детская площадка в какие-то годы существовала лучше, в какие-то хуже, но в памяти она осталась. В теннис, например, туда и взрослые приходили играть.

Красный уголок был в подвальном помещении: чистенько, покрашено, стульчики стояли. Там собирали ребят, отмечали праздники, ставили спектакли, несмотря на маленький размер помещения. Наверное, домоуправление за это отвечало.
До начала 1960-х годов в угловом подъезде был пост, стенд с номерами квартир и сидела вахтерша. Все ей сдавали ключи. А потом открыли все подъезды, и каждый ходил, как хотел.

Когда я жил на Коммунарной, 11, там всего две квартиры были отдельными, остальные – коммуналки на две, три, четыре семьи. Скорее всего, после разоблачения культа личности, примерно в 1956 году, оттуда всех «первых лиц» выдворили и стали заселять простых людей.

Мама получила нашу комнату, работая судебным исполнителем в Волжском суде. Сначала мы жили на пятом этаже, где, как я теперь понимаю, до 1937 года жил областной прокурор Семен Александрович Пригов. Я, разумеется, не знал об этом до тех пор, пока не открыл книгу «85 лет Саратовскому областному суду». Там адрес не указан, но, судя по всем параметрам, Пригов жил в этом доме. Причем в том же первом подъезде, что и я.

Потом мы переехали во второй подъезд на третий этаж, в квартиру с тремя соседями. Комнатки были по 13-14 метров. Зато паркетные полы, высокий потолок, газовая колонка! Общая кухня с чугунной газовой плитой. В мои обязанности входило выбрасывать мусор и натирать паркет мастикой. Ее запах до сих пор помню.

Во дворе заливали каток, гоняли в хоккей. Напротив каток «Динамо» – помню свои первые шаги на коньках. Если ты на коньках – платить ничего не надо было, тебя пускают. Первое время, вихляясь, держался за забор. А уж если обратно домой – то кое-как добирался до своего подъезда, на первом этаже снимал коньки и в носках шел на пятый этаж.

Пацанами играли в подъезде в жмурки. Пролеты там гигантские, но я не помню ни одного несчастного случая. В детстве страха нет. Помню, прыгали с первого яруса филармонии, нагребали кучи снега и делали сальто – ты считался герой. А теперь думаю: неужели мы это делали?

Специально позвонил другу детства, и он напомнил: падал в подъезде один мальчишка! Это конец 1960-х годов. У нас в доме жил генерал, тогда – полковник Геннадий Алексеев. И его сын упал где-то между третьим и четвертым этажами. Повезло, что это случилось зимой, шуба и шапка смягчили удар. Алик Гольдфедер занес его к себе в квартиру, вызвал «скорую». Падение прошло без последствий.
Семья Алексеевых потом переехала в Осетию, затем в Москву, и отец дослужился до замначальника уголовного розыска СССР.

Во время демонстраций наш двор перекрывали, и многие искали пути решения, как выйти из оцепленной колонны на Радищева. У нас – жителей – была возможность попасть домой через подъезды. А остальным приходилось идти через двор, перелезать через крышу во двор педагогического техникума и уже оттуда выходить за оцепление.

В филармонию ходили иногда по билетам, а иногда и без. Билетерши нас знали. Помню, приезжали лилипуты со спектаклем «Мойдодыр», и мы спокойно проходили. В этом преимущество жизни рядом с филармонией. Потом начались ансамбли и – Гюлли Чохели, Жан Татлян! – на них мы глядели с улицы через окна. Мы даже умудрялись как-то смотреть через отдушину над сценой.

В послевоенное время в нашем доме жили, в основном, женщины. Без мужчин, мужчин на войне выбило. Все жили общагой. Помню, в нашей квартире Виталька был, 45-го года рождения, старше меня. Он с матерью жил – Марьиванна такая, курила, как в фильмах. Она спрашивала меня: какие тебе стишки задали? И «Стрекозу и муравья» наизусть читала. То есть выпивала, но помнила школьную программу лучше меня. А рядом в комнате – ее старшая сестра, учительница, тоже незамужняя. И в четвертой комнате жили мать и дочь. В то время пятидесятилетняя мне казалась старухой. Мне сейчас семьдесят, и я еще не старик!

Когда переехали на третий этаж, и там в коммуналке одну комнату занимала старушка, другую – старушка подревнее, а третью – эффектная женщина Алла. Тоже незамужняя, ее мальчишка вместе с бабушкой жил. Сначала одна, потом привела ухажера – артиста. Как вместе загуляют – сразу песни. И так в каждой квартире за редким исключением.

…Вспомнил, Сырниковы отдельно жили, у них дед полковник был. А так везде коммуналки.

Еще на первом этаже Маринка Поликарпова жила, кудрявенькая такая, но у нас большая разница в возрасте. Отец ее – дядя Роберт – строгих правил был, тяжеловес, штангой занимался, работал в сельскохозяйственном институте. Дома не курил, только во дворе. Приглядывал за нами, детьми, чтобы мы на виду были.

Купаться ходили на набережную, к Бабушкину взвозу, через забор пролезали на территорию СарГРЭС. Там тишина, спокойствие. Купались, рыбу ловили, ныряли с «быков». Однажды за раз штук шесть здоровых красноперок или подлещиков натаскали.

Но в седьмом-восьмом классе стали ходить и на Провиантскую. Еще у моста был намыт песок, ходили туда на пляж. А потом корабли стали ходить и к новому пляжу на острове, и на Сазанку. На Провиантской тоже была пристань, и от нее добирались на Энгельсскую сторону. Почему-то запомнилось, как мы поднимались по Радищева, и ливень нес потоки воды вниз к Волге. Лет по десять нам было, значит, это 1962 год, мы вернулись на барже с Сазанки.

В наш двор редко приходили из других мест. Из Глебучева оврага – татары. С Бабушкина взвоза – там другие, тоже чужие. Я уходил в армию – в Липках бои были между «индустриками» – учениками индустриального техникума – и военными.
На площадке у Дома офицеров устраивали танцы, и летом 1970-го там постоянно возникали конфликты. Беготня, взрывпакеты… Но к нам особо не совались. Может, потому что мы не входили ни туда и ни сюда.

Хотя, помню, Алька Корешков, который потом единожды вывел саратовский «Сокол» в Высшую лигу, приходил к нам в футбол играть. Тогда же машин не было, доходило до того, что по улице у филармонии мяч гоняли. Так что Корешков начинал с дворового футбола и стал тренером, мастером спорта. Мы иногда встречаемся с ним на Волжской…

Окна нашей комнаты на пятом этаже выходили на банк, а окна общей кухни – на Волгу. Тогда высоких домов еще не было, и на моих глазах строился мост. Я видел, как «быки» ставили, на них укладывали перекрытия.

Когда я пришел из армии, мы стали ходить в кафе «Стекляшка» на проспекте. Между домами там возвели стеклянную конструкцию. Сейчас на этом месте «Лира». Заглядывали в ресторанчики на набережной, в кафе «Юность». По тем временам наших копеек хватало и выпить, и закусить. Уже с девчонками туда заглядывали. Пиво пили в ресторане «Европа», на втором этаже. Но мы больше ходили туда, где не было швейцаров.

В последнем, ближайшем к филармонии, подъезде, на первом этаже жили Анатолий и Алик Гольдфедеры – сыновья пианиста, профессора консерватории Бориса Александровича Гольдфедера. Их, разумеется, знали в филармонии, и мы проходили на концерты вместе с ними. Мама их была симпатичная белокурая женщина, Нелли Аркадьевна.

Мы втроем – Анатолий Гольдфедер, Владимир Агафонов и я – поддерживали близкие отношения.

В 1972-м, когда я вернулся из армии, Гольдфедеры уже уехали в Израиль вместе со старшим сыном Аликом. А Толька женился на Ирине Бурштейн – еще одна известная фамилия в Саратове – она училась со мной в параллельном классе. Но затем и они эмигрировали. Алик жил потом в разных странах, несколько раз женился. Все жёны были моложе его, от каждой дети, в том числе и от последней – японки, с которой они жили в Испании.

Володя Агафонов – в те годы это редкость была – его отец купил машину «Волга» и ставил ее у банка на Радищева, чтобы не угнали. Потому что там стояла будка, и дежурил милиционер. Внутри был двухэтажный корпус, в котором жили работники банка. А еще там была душевая, в которую мы тоже ходили, нас тоже пускали, хотя наш дом стоял напротив.

Агафонов работал в НИИ «Волна», затем был делегатом последнего, XXVII-го, «демократического» съезда КПСС, когда уже Горбачев пришел. Как-то Володька продвинулся по партийной линии, и его послали на съезд в составе саратовской делегации.

Однажды, когда Анатолий Гольдфедер уже работал у Якубовича в передаче «Поле чудес», он приехал в Саратов и поселился в гостинице «Жемчужина» на Бабушкином взвозе. Это рядом с Соборной площадью, 11, и мы вместе заходили в наш двор.
А на свое 60-летие Анатолий пригласил нас к себе в Москву, и мы задумались, что подарить. Я позвонил ректору консерватории Льву Шугому, и они нашли личное дела отца – профессора консерватории Бориса Гольдфедера. Мы скопировали и подарили сыну документы, в том числе собственноручное заявление отца о приеме на работу в консерваторию, многочисленные благодарности ему.

Однажды мы с Агафоновым звонили старшему – Алику Гольдфедеру – в Испанию, и он плакал из-за того, что не может к нам присоединиться. Младший – Анатолий – умер в прошлом году в Питере от ковида…

…На Коммунарной я жил до 1975 года, пока не женился и не переехал.
Я закончил юридический, пришел в прокуратуру. В 1983-м началась очередная борьба с коррупцией, и главным прокурором Саратовской области был назначен Анатолий Шкребец. Я в это время работал старшим следователем областной прокуратуры. И однажды отнести документы на подпись заболевшему Шкребцу попросили именно меня. И дали мне адрес. Смотрю – это моя шестнадцатая квартира! То есть теперь там жил мой начальник. Видимо, после 1975 года в нашем доме стали расселять коммуналки и снова давать квартиры руководителям. Я ничего Шкребцу не сказал, хотя стоял на пороге своей квартиры.

Году в 1987-м Шкребец уехал, его взяли в союзную прокуратуру начальником транспортного управления. На его место в Саратов пришел Владислав Шека. И Шека каким-то образом в этом же доме получает ту же шестнадцатую – бывшую мою – квартиру!

Получается, что в доме №11 на Коммунарной площади жили три главных прокурора Саратовской области: Семен Пригов, Анатолий Шкребец, Владислав Шека и я – будущий работник той же областной прокуратуры.